Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Микула говорил голосом надсадным, хриплым от хмеля.
И я сам, опустясь головою,
Заливаю глаза вином,
Чтоб не видеть в лицо роковое...
Было до тонкой верности похоже на голос того, когда с глухим отчаянием, ухарством, с пьяной икотой он кончил:
Ты Рассея моя... Рас... сея...
Азиатская сторона...
С умеренным вожделением у публики было кончено. Люди притихли, побледнев от настоящего испуга. Чудовищно было для чувств обывателя это нарушение уважения к смерти, к всеобщим эстетическим и этическим вкусам.
Микула опять ударил земно поклон, рукой тронув паркет эстрады, и вышел торжественно в лекторскую. Его спросили:
– Как могли вы...
И вдруг по глазам, поголубевшим, как у врубелевского Пана, увиделось, что он человеческого языка и чувств не знает вовсе и не поймет произведенного впечатления. Он действовал в каком-то одному ему внятном, собственном праве.
– По-мя-нуть захотелось, – сказал он по-бабьи, с растяжкой. – Я ведь плачу о нем. Почто не слушал меня? Жил бы! И ведь знал я, что так-то он кончит. В последний раз виделись, знал – это прощальный час. Смотрю, чернота уж всего облепила...
– Зачем же вы оставили его одного? Тут-то вам и не отходить.
– Много раньше увещал, – неохотно пояснил он. – Да разве он слушался? Ругался. А уж если весь черный, так мудрому отойти. Не то на меня самого чернота его перекинуться может! Когда суд над человеком свершается, в него мешаться нельзя. Я домой пошел. Не спал ведь, плакал.
При встрече в обычном домашнем быту то же очарование от него, пока из-за пустяков, из-за одной черточки – станет вдруг как человеку от нечеловеческого. Да, эллина не было в нем.
Как-то пришел чай пить, и на хлебные крошки из подполья вышли две крысы – мать и дочь. Знали мы их, прикармливали. Увлеченные опытами Дурова, окончательно хотели приручить. Ничего себе, умные крысы. Дочь Машенька, мать Патрикеевна. А он увидал, как вскочит, как закрестит их и себя! И этак зловеще:
– Не к добру... Не к добру. Не к добру.
Наутро, помнится, поймал соседний мальчик Патрикеевну и топил в ведре. Кричала она, как человек, а ей в ответ все подполье.
* * *
Наступили события.
И что ж память удержала как первую тревогу, опять не похожую на уже пережитые? От нее сжалось тело в комок и как-то вдруг высохло, и в нем, как в пустом колоколе, бьется язык, слышным стуком заколотилось сердце. Все люди стали легкими, небольшими и замолчали. Закричали столбы. Первое воззвание было набрано разнообразнейшим шрифтом. Подзаголовок в восклицательных знаках.
ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ШПИОНОВ! СМЕРТЬ ШПИОНАМ!
...По городу расхаживают подозрительные личности и распространяют разные слухи. Среди этих личностей есть просто болтуны, досужие сплетницы, но есть также и определенные шпионы. Цель их – создать панику и использовать смуту для новой интервенции. Цель иностранных хищников – поработить Россию. Все попытки кончались их поражением, теперь же они пробуют взорвать Россию изнутри, чтобы взять ее голыми руками. Военный совет (Комитет обороны) считает своим долгом...
И заключение толстыми черными буквами, как подзаголовок:
БЫТЬ НА СТРАЖЕ!
Читали, невольно оглядываясь. Шпионы, казалось, разлиты в толпе, как запахи. Опять обывателю стало страшно и ново, как в феврале, во время первых услышанных пулеметов. Когда ходил он по улицам под непривычно голубым в те дни небом и ярким солнцем и не знал, дойдет или нет до дома. А город стоял такой знакомый, свой, с четырьмя недвижными лошадьми на мосту, со стражем Невского – Адмиралтейством. Сейчас было еще страшнее. Сейчас заметались, как больной в смертельной болезни с еще не найденным диагнозом: где опасность? как ее распознать?
Не поспевали усвоить одно, завтра новое на столбах. Столбы безмолвно объединились. Столбы стали провозглашать. Когда, кто наклеивал воззвание – было неуловимо. Желтоватые бумажки за ночь выдавливались как бы самосильно из глубины столбов на поверхность. Любители-коллекционеры, которые и в свой последний смертный час умудрятся что-нибудь сколлекционировать, работали не покладая рук.
ОТ КРАСНЫХ КУРСАНТОВ РАБОЧИМ И РАБОТНИЦАМ ПЕТРОГРАДА!
Этот листок был слеповат печатью, однообразен и носил несколько частный характер – курсанты срамили Трубочный завод, который вчера бросил работу. Доводы убеждений были замечательны для характеристики времени.
...Мы, курсанты, дравшиеся на всех фронтах за рабоче-крестьянскую власть. Мы, рабочие с мозолистыми руками, нас тысячи в Питере. Мы живем так же, как и вы, мы питаемся так же, как и вы...
Это «питаемся так же, как и вы» в те дни не прозвучало наивно. Именно оно могло тронуть и убедить. Оно безошибочно доходило до сознания. В самом деле, те же условия и такие же рабочие, а вот мыслят и действуют иначе. Уж не правы ли они?
Миг, и стали опять все у предела. Ели старую сушеную заячью травку, собранную летом вдоль канав, на пространствах, где спорились хозяйки из-за мест, не оциканных песиками. Ели жмыхи и опять мерзли так, что в квартиру с температурой в два-три мороза приводили греться больных.
...Мы питаемся так же, как и вы, но мы знаем, что лишь медленным и упорным трудом, вместе с советами, мы одолеем голод и разруху, мы улучшим все учреждения. Другого пути нет. Другой путь с Деникиным, помещиками и капиталистами...
Воззвание курсантов обеспокоило обывателя. Он испугался, что среди рабочих начнется раскол. Обыватель уже не верил эмигрировавшей власти. Она имела возможность в свой миг сделать историю и не сделала. Взяли и удержали одни «эти». «Эти» сильней всех, и уж остаться б при этих.
События нарастали. Столбы выбросили первый приказ Военного совета (Комитета обороны). Набран был каждый абзац другим шрифтом. За тревожным состоянием, лишавшим возможности работать, изучалось психологическое воздействие шрифтов. Едва ли, впрочем, оно здесь могло быть сознательно примененным. Однако воздействие шрифтов было бесспорно.
Отсутствие большой буквы после точки, когда непременно ее ожидаешь, создавало спешную, непреклонную деловитость, почти судьбу. Круглые жирные буквы, крупные дробинки, откатившиеся одна от другой, били, как попавший в цель залп.
Этот залп гласил, что:
Постановлением Исполкома Петросовета проведение военного положения в Петрограде возлагается на Военный совет (Комитет обороны).
Комитетом категорически воспрещаются всякие хождения по улицам позже 23 часов.
От волнения вычитали все тут же из 23-х 12, и цифра получалась различная.
После хором читали черные, сильные буквы:
Виновные в неисполнении приказа будут
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
